Александр Ершов

Желтый путь

Сарыджаз в переводе означает "желтая весна". Кроме этого, река имеет название Аксу после впадения левого притока Джанаджер. По другим картам, Джанаджер называется Аксу, а Сарыджаз от его впадения — Кумарык. Уже на китайской территории, после слияния с Кокшаалом, образуется Тарим — великая река, теряющаяся в пустыне Такла-Макан (впрочем, иногда Тарим впадает в озеро Лоб-нор, которое, как и русло реки, блуждает в песках).

Река течет из Киргизии в Китай, пересекая практически поперек высочайший хребет Центрального Тянь-Шаня — Кокшаал-тау, в цепь которого входят семитысячники пик Победы и Хан-Тенгри.

Обстановка на реке крайне недружелюбна во всех отношениях. Жесткий континентальный климат, почти полное отсутствие растительности и много других деталей (например, камни величиной с трехэтажный дом на берегах) делают пребывание на Сарыджазе тяжелым даже психологически (что гораздо тяжелее обычных физических нагрузок).

Полная ненаселенность местности имеет, конечно, и свои плюсы, однако экстренная эвакуация с реки, за исключением ограниченного числа выходов, невозможна.

Увидев впервые Сарыджаз из кузова грузовика, я не слишком впечатлился — обычная река с быстрым течением в высоких, местами каньонообразных берегах. Через несколько дней, когда мы после тяжелого пути пешком вновь подошли к берегу Сарыджаза, ощущения были совсем другими.

Напротив впадения притока Учат, по которому мы спускались, Сарыджаз не ревет и не пенится в камнях. Течение вполне ровное, стена противоположного берега отбрасывает тень на зеленоватую воду, отчего она выглядит густой. Спокойствие на реке показалось мне просто угрожающим, хотя ни малейшего повода для этого не было.

До сих пор мне не ясно, что так "давит" на Сарыджазе. Наверное — все. Необычность обстановки, всякие штуки, выкидываемые погодой и самой рекой — какая-то постоянная неопределенность. В 1997 году в самом начале маршрута Некрылов, будто предчувствуя происшедшую позже трагедию, сказал: "Сходить на Сарыджаз — все равно что съездить в ад".

Можно только представить себе чувства пермяков — первой группы, попытавшейся сплавиться по Сарыджазу в августе 1985 года, которых однажды утром разбудила еще одна достопримечательность Сарыджаза — озеро Мерцбахера.

Это озеро, находящееся в верховьях крупного левого притока Иныльчек, представляет собой огромную "ванну", у которой неведомая сила каждый год выдергивает пробку (без всяких преувеличений — она всплывает на поверхность), и вода устремляется вниз по Иныльчеку в Сарыджаз, превращаясь в настоящий сель в русле реки — расход увеличивается в десять и более раз.

Какой уж тут сплав! Руководитель той группы Новиков рассказывал мне, что они с ужасом смотрели, как вода, накануне текшая ручейком внизу под мостом, едва не перехлестывает через него огромными валами. Хорошо еще, что ночевка была возле устья Иныльчека, где расположен единственный крупный (тогда) одноименный населенный пункт, и долина Сарыджаза достаточно широка.

Сейчас поселок Иныльчек представляет собой прекрасные декорации для съемок картины о гибели цивилизации (причем не обязательно земной — пейзаж таков, что его с успехом можно выдать за какой-нибудь Марс).

Геологические изыскания в 50-60-е годы открыли массу богатств в здешних горах, и в Иныльчеке должны были поселиться мужественные добытчики олова, марганца и других необходимых для закромов родины веществ. Видимо, по причине дороговизны всего процесса после исчезновения общесоюзной кормушки поселок стал хиреть, и к нашему первому приезду туда в 1996 году превратился в совершенно мистическое зрелище.

На довольно большой площади в беспорядке разбросаны огромные металлоконструкции, частью смонтированные в непонятные сооружения. Рядом — готовые и недостроенные пятиэтажные дома без окон, почему-то на крыше одного из них — большая спутниковая антенна. Вся территория опоясана какими-то трубами, иногда несостыкованными, а между домами лежат кабины и другие части автомобилей.

Еще больше таких частей с другой стороны дороги, где, видимо, была "производственная" часть поселка. Какие-то ангары, вышки, еще больше труб в непонятных переплетениях...

Мы подъехали к большой площадке, уставленной полуразобранными грузовиками различных марок — вплоть до пожарной машины. Ворота были закрыты и замотаны проволокой, однако, как водится, имелся лаз, и мы оказались внутри — нужна была старая автомобильная камера.

Не было видно не души, с гор дул зябкий ветер, и, поеживаясь после теплого автобуса, мы неуверенно подошли к ближайшей машине. Неожиданно где-то наверху раздался металлический звук. Примерно на уровне второго этажа находилась машина без колес, выполнявшая роль сторожевой будки (или жилья?). Оттуда вышла женщина средних лет и по металлической решетчатой лесенке спустилась к нам. Я изложил ей цель визита. "Нет," — сказала она устало и безразлично. "А вон там?" — бывший со мной более глазастый Лобеев показал на валявшееся рядом с "Уралом" колесо. "Возьмите," — она так же равнодушно повернулась и, не слушая благодарности, пошла обратно в будку.

Еще в 90-ом году, когда группа Папуша впервые попыталась пройти Сарыджаз ниже Иныльчека, поселок все же жил. Конечно, люди здесь есть и сейчас, но за три последних года (96-98) я сам заметил, как быстро все превращается в прах.

А тогда команда Папуша оказалась, наверное, в самой тяжелой ситуации на реке за все время освоения Сарыджаза. Сначала им пришлось преодолеть кучу бюрократических рогаток, чтобы получить пропуск в погранзону (сейчас это легче), но самое главное — полное отсутствие информации о препятствиях и высокая вода (они шли на спаде сошедешего озера Мерцбахера).

Это сейчас, подплывая к Мраморному каньону, мы просто любуемся красотой многосотметровых стен, зная, что между ними — гладкая вода (хотя на этой реке нельзя ни в чем быть уверенным до конца). А в 1990 году Мраморный был щелью, в которой неизвестно что. И как разведать, если снизу каньона не то что приличной площадки — неба почти не видно?

На Сарыджазе очень часто надо положиться на удачу (может быть, в этом и есть главная тяжесть маршрута?) Порой разведка отнимает столько времени и сил, что на организацию страховки их уже просто нет. Все понимают: оказавшись в воде, ты висишь на волоске. Плотность препятствий высока, вылезти на берег и, тем более, пройти по нему хоть на какое-то расстояние можно далеко не везде (вернее, почти нигде). Типичная картина: порог "Пограничник", левый берег — отвесная стенка, правый позволяет продвигаться (не без труда) на расстояние метров 100 выше порога и столько же — вниз. Затем река делает поворот влево на 90 градусов, правый берег становится вертикальным, а противоположный превращается в крупнокаменистую осыпь, по которой можно пройти еще метров 300. Все. Дальше по берегам идти некуда — каньон ("Каньон аквалангистов").

Страховать тем более сложно, поскольку основное течение после "Пограничника" идет под отвесным левым берегом и приближается к правому только перед тем самым "прямоугольным" поворотом, за которым, кстати, еще один порог, и далеко не простой — в 97-ом году там было два переворота.

"Пограничник" — не самое тяжелое место на Сарыджазе, но первое, где река демонстрирует свой "нрав", что в лоции обозначено как начало "настоящего" Сарыджаза.

До этого препятствия на реке тоже достаточно мощные, но не так зажаты скалами, места для маневра больше. Немного выше "Пограничника" есть тропа на перевал Кумар — обратно в Иныльчек. Здесь в 90-ом году пограничники с вертолета сбросили Папушу вымпел с требованием немедленно сойти с маршрута (откуда и появилось название порога). Потом повернуть назад уже нельзя... Действительно — граница (не в смысле государственная).

Очень странно, что на совершенно безлесой реке замечательное изобилие дров в виде плaвника практически на каждой стоянке. Откуда он берется, я не знаю, но без него, думаю, всех попадавшихся нам деревьев с трудом хватило бы на приличный костер.

Вдоль Учатского прорыва дров просто завалы, и в 98-ом году в ознаменование первопрохождения порога "Мясорубка" Андреев поджег такой завал между камнями. Тщеславно глядя на бушевавший в нашу честь огонь, я заметил, что языки пламени так обвили со всех сторон вытянутый камень, что показалось, будто он сам занялся не хуже древесины.

Восемью годами ранее на этой же стоянке группа Папуша развлекалась точно таким же образом (мы узнали об этом потом). Правда, первооткрыватели Учатского прорыва разошлись больше нашего и подожгли сразу несколько завалов. Далее был совершенно эпический момент. Увидев в наступившей темноте мерцающие отблески среди огромных камней величиной с многоэтажный дом, Папуш произнес историческую фразу: "Это — Манхеттен".

"Манхеттен" и при дневном свете производит сильное впечатление. Это не порог (хотя там есть и порог), и не завал (хотя в среднюю и низкую воду протиснуться через нагромождение камней на судне нельзя), это — местность. Сами не подозревая о том, участники похода в 90-ом году дали месту, доминирующему над всем участком до устья Учата, название, совпадающее с именем горы Майбаш, которая нависает над тобой на всем пути к нижнему каньону. "Майбаш " в переводе означает просто "местность".

В 1994 году, сидя в гостях у Дмитренко в московской квартире, я в первый раз увидел "Манхеттен" на зачерненной ксерокопии отчета Папуша. Меня удивили две вещи. Первая — почему "местность"? Другая — что за порог "Змеевик", где по отчету, "река единым руслом делает последовательно шесть поворотов под прямым углом, теряя на каждом по два-три метра высоты," — я не верил, что это сказано без преувеличения.

Тем временем хозяин дома с жаром доказывал, что необходимо отправиться на Сарыджаз как можно скорее. И хотя выехать немедленно было нельзя, — дело происходило зимой, Дмитренко сказал, что "мы попадем туда обязательно, а кто хоть раз сходит на Сарыджаз, потом уже не может ходить на другие реки". Тут мой скептицизм достиг апогея, так как последнюю фразу я вообще счел легкой формой бреда.

Но когда есть "мотор", движется любое дело. Наши сборы на Сарыджаз в 96-ом году проходили с жуткими трудностями. Дата отъезда все время переносилась, люди то отказывались, то соглашались — и бесконечные звонки, звонки... В результате один экипаж шел на двухместном катамаране (что неприемлемо для Сарыджаза), а у нас на судне был пассажир (что тоже не годится).

Походы на Сарыджаз в 96-ом и 97-ом годах по разным причинам оказались неудачными. Учатский прорыв покорился нам только на третий год.

"Змеевик" шли тяжело. Порог длинный, и запомнить, как себя вести во всех этих шести поворотах, сложно. Да и день с утра как-то не заладился — гребли вразнобой.

В гидрокостюме на солнце километровый просмотр. Обратно стараешься идти медленнее. Не то чтобы совсем медленно, но торопиться не хочется и передвигаешься по камням как можно аккуратнее: упасть на просмотре — плохая примета. Станешь тут суеверным. В голове полная тишина. Река ревет по-прежнему, но в голове тихо. Уже не думаешь о пороге, о глубине жизни — тоже не думаешь. Вообще ни о чем не думаешь. И жарко. Солнце печет, а ты ползешь, скользя мокрыми кедами по камням, которые кажутся белесыми от заливающего берега яркого света — даже в глазах темнеет. У меня белый капроновый костюм, одетый, как и кеды, поверх гидры, и я теряю цвет вместе со всем вокруг. Очки заливает пот. Полдень.

Это оцепенение проходит только на катамаране. Во рту все пересыхает, и, шалея, — несешься. Если же огня нет, и ощущение, что ты превратился в робота, в механизм — то по-хорошему, надо остановиться (чего почти никто не делает, а зря). "Перегорание" (даже одного участника) — ненужный риск. Именно поэтому мы (экипаж) считаем, что если ставить страховку сложно и отнимает много времени, то безопаснее, как это ни странно, идти вообще без страховки.

Этот принцип всегда вызывал много споров, так же как и "с вещами — без вещей". Впрочем, на Сарыджазе многие места не страхуются просто никак, так что вопрос снимался сам собой.

Лирика похода — черствые шутки по вечерам и лихорадка костра. Чуть поднимешься от воды, и все возле нее мельчает. Палатка — пятно, люди — кузнечики. Шум воды слабеет, и чувствуешь ветер.

В дневнике 96 года я писал, что приятно видеть по берегам песчаные пляжики, где не ступала нога человека. Привыкли и к этому. Теперь, может, я больше рад был бы, покажись за поворотом сонный рыбак.

В Мраморном — опять, как в первый раз возле устья Учата, тихая и грозная маслянисто-плавная вода, облизывала стенки каньона. Слева вертикальной щелью впадает ручей. Могучий дух во всем.

Неудачи в 98-ом году начались с потери стиля. Одним дыханием мы шли до Учата. И — встали, как услышав собственный пульс. Ритм сбился, произошел какой-то невидимый глазу разлад.

Челноков, разгрузив нас, перенес кучу продуктов вниз по Учату — шел в четыре ходки, здорово выручил. Но не надо было, встретив его, делать дневку на Учате! Лучше уж самим бежать за продуктами, но не сбавлять темп — отремонтировать судно, и — дальше.

Но мы стояли, мылись, стирали, варили облепиховый компот. Конечно, думал я, после Учатского прорыва мы имеем право на полдня отдыха, катамаран опять же починить... Но противная заноза осталась.

Одно стало липнуть к другому. Неожиданно долгий переход до Куюкапа. Сборы Челнокова. Ожидание, пока вернутся его провожатые. Час, два,три... Ясно: сегодня уже дальше не пойдем. Маленький водопад-"полотенце" в устье ручья напротив. Жарко, и воды в Куюкапе многовато для бродов.

Вернулись... Муравьева ведут, он белый и не улыбается. Нога (вывих, перелом?). Что теперь дальше — еще непонятней. Ох, река...

Устье Куюкапа — конец "эталонного" маршрута по Сарыджазу. В 90-ом году это место стало выбором для пятерых из группы Папуша (остальные ушли на Учате). Дело в том, что вдоль Куюкапа на карте обозначена тропа. То же говорят и местные жители. Но тропы нет — только нагромождение камней и сужающийся вверх по течению реки каньон! Карта военная и до этого места сравнительно правдива. Это — не Куюкап, решили в сентябре 90-го. Только добравшись до домиков гидропоста (также обозначенных на карте), Папуш со товарищи поняли, что ошиблись.

Но Сарыджаз — дорога в одну сторону. Хотя это всего несколько километров, вернуться от гидропоста к устью Куюкапа можно только по правому берегу, что бессмысленно (Куюкап впадает слева), если нe на чем переправиться. Оставалось одно — лезть через хребет, отделявший от Куюкапа, что и сделали первопроходцы.

Для нас участок от Учата до домиков был уже проходным — все разведано и сравнительно просто. И вдруг, с падением Муравьева все изменилось.

В сущности, каждая команда на Сарыджазе оказывалась в ситуации жесткого выбора. В 90-ом году Папуш отказался от прохождения большинства сложных порогов ради полной разведки и составления лоции реки. В 96-ом году, стоя перед нижним каньоном, буквально у подножия Майбаша, мы колебались, не зная, что нас ждет ниже. Тогда, начав маршрут от Учата, мы имели силы и все необходимое, чтобы впервые пройти нижный каньон. Но отказались.

После травмы Муравьева стало ясно, что нормального сплава уже не будет. Да и вообще, законы, на которых мы все воспитывались, требовали прекращения похода. Но мы уже в третий раз на этой реке... уход от Куюкапа, конечно, был бы поражением.

После устья Куюкапа Сарыджаз делает еще небольшое "глиссандо", а затем успокаивается, выписывая петли в черных сланцевых берегах. Жизненное пространство заметно расширяется, наверное впервые после долины Иныльчека. Справа и слева, на некоторой высоте от воды чередуются ровные площадки размером с футбольное поле — редчайшее явление для этой реки.

Если, увидев натянутые метрах в двадцати над водой стальные тросы, причалить к левому берегу и подняться наверх, стараясь не порезаться об острые края сланца, то невдалеке покажутся строения "турбазы Джамансу". Табличка с этим почетным названием заняла место на двери домика в 1996 году и пока цела.

Гидропост, так удачно "перекрещенный" Папушем, уже давно необитаем. Последние его сотрудники в ожидании отъезда оставили тоскливые записи вроде: "Уже месяц осталась одна пшенка, когда же вертолет?".

Теперь стоящие в комнатах стол и двухярусные кровати с панцирной сеткой позволяют нам немножечко вспомнить о комфорте. Кроме того, старые журналы "Вокруг света", разбросанные по углам, с огрубевшими, жесткими как обветренная кожа страницами обладают странной притягательностью. Один из них я даже привез в Москву.

Каньон Джамансу ниже домиков гидропоста — уникальное место. На коротком отрезке немаленькая, в общем-то, река три раза сжимается скалами до ширины в метр-полтора. Кругом мрамор. Он переходит от светло-желтых и кремовых тонов в густо-черные с белыми прожилками в конце каньона. Берега полностью отвесные и очень изрезанные, словно камень кем-то изъеден. Первую щель можно обойти по верху, ко второй можно только спуститься, к третьей подойти по берегу нельзя.

Здесь понимаешь жестокую силу малых пространств. Жизнь бьется в тесном каменном мешке, где не бывает больше одного выхода. В тесноте рождается бешенство природы. Наверху — да, ты видишь простор и покой, но это мертвый покой вечности.

Жанр соблюден буквально: словно три двери ведут сквозь мрамор Дантова Чистилища на сцену, имя которой угадать несложно. И на все это взирают огромные каменные глазницы, роняющие теплую и соленую влагу.

В 1997 году в нашей команде погиб человек — Тахир Ахкямов. Произошло это в связке порогов 27-28, в самом начале Учатского прорыва. Все очень быстро — переворот, катамаран попал в узость, и Толика (так его звали на наш лад) зажало между судном и скалой. Нашли его километрах в полутора ниже по течению уже захлебнувшимся.

Эвакуация была долгой и тяжелой. Разделились, отправили четверых за помощью. Русские пограничники, охраняющие здешние рубежи, наши просьбы полностью проигнорировали. Из Екатеринбурга прислали деньги, и мы смогли нанять вертолет.

В 95-ом году в группе Папуша при разведке каньона Джамансу сорвался и погиб Леша Щанов. Тело не нашли. И тут, и там — неосторожность, нелепость...

Мы подняли Толика метров на 150 вверх, на скалу — единственное место, куда мог сесть вертолет. Там же поставили лагерь. Три дня, проведенные наверху неотлучно в ожидании, прилетит ли за нами кто-нибудь, были хуже тюремной камеры. С китайской стороны нагнало пыль, и она сделала дневной свет желтым и тусклым, а воздух — каким-то нездоровым, горячечным. В мозгу ноет — не вырваться, не вырваться... А невдалеке возле камня лежит длинный сверток...

Тогда мы знали, что вернемся. Хотя бы для того, чтобы повесить табличку. Но вернувшись, поверить, что приедем еще раз, уже не могли.

Поэтому мы опять оказались в каньоне Джамансу впятером на одном катамаране, как в 96-ом году, при первопрохождении. Теперь мы представляли, что нас ждет, но поддержки еще двух судов не было.

Перед началом каньона — ошибка: сначала вещи несли по солнцепеку, а потом сели на катамаран. Надо наоборот. Перегрелся почти до удара; ничего, подумал, сейчас умоет, охладит. За поворотом с редким здесь спокойным течением — чаша. Круглая. Туда падает все. И мы.

"Вывози, родимая", — крикнул Дмитренко неизвестно кому. Катамаран заскрежетал по камню и перевернулся. Держаться за судно — рефлекс, и мы уже сидим на раме втроем. Несет между стен.

Порог имеет издевательское название "Золотой ключик". В 96-ом году мы уже пытались сделать его первопроход. С тем же успехом. Впрочем, в обоих случаях экипаж выбирался на берег самостоятельно (Дмитренко в последний раз — прямо во время оверкиля), так что порог можно считать пройденным.

Переворот, тем не менее, нанес несколько физических ударов нам и судну, вынудив остановиться на день. В этот день всем упорно лезла в головы мысль о том, не было ли падение Муравьева первым "звонком", за ним последовал наш тяжелый оверкиль, и надо ли ждать третьего сигнала к отступлению?

Первый раз мы шли каньон Джамансу и особенно третью щель почти на пределе. Как же мы прошли это сейчас, при большем уровне воды и одним катамараном — сверх предела? Необходимо было отвоевать у реки потерянное, а она путала и путала нам план.

В каждом походе, наверное из-за замкнутости коллектива, рождаются закодированные слова, фразы-пароли, мало понятные для посторонних. "Отбивать дрова у почух", или "веселые бородачи" вне контекста повисает в воздухе. Даже "река Сарыджаза" не тянет больше чем на звучную опечатку. Я долго подбирал слово, могущее передать настроение, с которым мы прорывались к нижнему каньону (Майбаш). Остервенение, отчаянность, отрешенность... все немного не то. Нужное слово не приходило в голову. Оно вертелось на языке до самой Москвы, так и не материализовавшись — не вынес я его домой.

Жест и реальность не разделены в этих странных краях, и слова приходится хорошо взвешивать. В свое время Лобеев на обычную перед серьезным порогом присказку Муравьева: "Покувыркаемся, смертнички?!" с искренним испугом воскликнул: "Ты что, типун тебе на язык!".

В конце каньона Джамансу напряжение сменила знобящая усталость. Ритуальное восхождение к пещере "Глаза", этому грандиозному "лику Сарыджаза" было уже с тягучей ломотой во всем теле. Еще несколько порогов, солнце уже садится, но остается два поворота, и вот он — нижний каньон. Уже почти не глядя, скорей, пусть порог изменился, и свежие острые обломки мрамора засыпали берег — мы все равно почти у цели. Пристали. Лежат обрывки брошенных в 96-ом году катамаранов. Все так же, но почему-то не так...

Удар, который мы испытали у входа в каньон Майбаш в 1998 году, отбросил нас на два года обратно. Все расчеты, настрой, намеченные сроки рухнули. Мы были на другой реке. Вина ли в этом землетрясения, или злой дух , обитающий здесь, опять проявил себя, яростно швыряя в реку огромные камни, — кто знает?

Одна из причин, по которой долгое время не было даже попыток пройти Сарыджаз, — мнение, пришедшее по-моему от фрунзенских туристов (как "хозяев"), о том, что ежегодный сход озера Мерцбахера должен настолько разработать русло Сарыджаза, что сложных порогов там не останется. Как бы не так! Все изменившиеся препятствия за те три года, когда я мог их сравнивать, только усложнялись (исключение — подтопленные высокой водой).

Мы хотели перехитрть Сарыджаз и опереться на полученный ранее опыт. Но дьявольская шутка в ответ позволила нам невозможное — два раза войти в одну и ту же реку — одинаково неизвестную.

Путь не пройден и книга опять недописана. В этот раз все вернулись домой, и, значит, будет кому вернуться туда, где каменная улыбка проливает свои вечные безучастные слезы.

 февраль 99